Марс и Венера в пастельных тонах
Она была женщина яркая с душой широкой, без утайки и на полную мощность.
Даже стаканы била с размахом и сразу - вдребезги. Не интеллигентно, на три кусочка, которые потом с философским, «на счастье», аккуратным вздохом отправить их в мир иной, а трощила на махонькие осколочки, так, чтоб по всей кухне и в муркину кормушку, да так, чтоб на устранение хаоса ушло времени широко да побольше, а по ходу и всю кухню всю упорядочить.
И отношения она выясняла так же: широкой жестикуляцией тона и тембра, да сразу, да без остатка: я тебе душу навыворот, а ты - мне!
А он не выворачивал, все больше отмалчивался, зрачки его становились шире, лицо каменело, и очень хотелось налить и залпом улететь от всей этой вакханалии куда подальше.
Лицо в виде камня Стоунхенджа вызывало у неё ещё больший прилив жарких откровений: может так услышит?!
Камень леденел и отправлялся в телефон или ещё куда, главное, подальше, подальше: отвезите меня в Гималаи, насовсем, насовсем…
Их совместность все больше походила на разбитый накануне нечаянно неловким движением недобитый доселе остаток сервиза.
А Херувимчик, доверивший им те самые стрелы, о которых они оба, практически уже отчаявшись мечтали, ещё 10 лет назад, вздыхал.
Все же очень просто…
Если бы она сказала о том, как ей тревожно, когда он молчит! Ведь именно так молчал ее папа, глядя в пустой стакан, когда мама пыталась выяснить: что же не так?!
А она сама, малышка с куцыми косичками, изо всех своих детских сил молилась всем божествам на свете, чтобы папа наконец все объяснил, а мама услышала, не понимая, что отец и сам не знал ответа, а мама вряд ли бы смогла услышать…
А он бы ответил, что ему так страшно, когда она вот так, широкими жестами души и оперными ариями врывается на его хрупкую внутри и каменную снаружи планету.
Так же страшно, как когда-то, когда он прятался под стол от яростных, не щадящих никого и ничто, выяснений родителей, которые закончились…она-то знает, как…
Херувимчик точно знал, что тогда бы километры холода и отвержения между ними превратились бы в миллиметры сопереживания и открытости, и в мечущихся душах непременно заиграла бы всеми пастельными тонами радуги…нежность…
И Херувимчик просто сидел под столом и изо всех сил молился всем Божествам на свете, чтобы любящие друг друга (а уж это-то он знал наверняка) Марс и Венера решились открыть друг другу обратные стороны Луны, и смели осколки, и обзавелись новым сервизом нежных пастельных тонов, цвета радуги.